жизнь замечательных людей

*

ЛЕГЕНДЫ О ХАКАМАДЕ ЗАСТУПНИЦЕ

ПЕРВАЯ ИСТОРИЯ ПРО ХАКАМАДУ ЗАСТУПНИЦУ

Жил-был маленький мальчик, и у него были родители Фашисты и Коммуняки. Они его били, обижали, не давали читать Плейбой и Журнал ОМ, и отдали его в Фашистскую Школу, где детей тоже обижали и учили Тоталитаризму.

И однажды тот мальчик не пошёл в школу на урок Тоталитаризма, а пошёл на большую дорогу протирать стёкла тоётам да мерседесам. И стоял он день, и протирал стёкла, и насобирал сто рублей денег.

И пришёл он домой, а там ждала-поджидала его Мама-Коммуняка. Отняла она у мальчика все деньги, и ещё ремнём побила, и дала вместо ужина газету "Лимонка", от которой у мальчика сделались Корчи. А деньги все отдала Фашистам на Холокост.

И на другой день не пошёл он в школу, на урок Шовинизма, а пошёл на большую дорогу протирать стёкла тоётам и мерседесам. И стоял он день, и протирал стёкла, и насобирал двести рублей денег.
И пришёл он домой, а там ждал-поджидал его Папа-Фашист. Отнял он у мальчика все деньги, и ещё ногами побил, и дал ему вместо ужина газету "Завтра", от которой у мальчика сделался Родимчик. А деньги все отдал Фашистам на Холокост.

И на третий день тоже не пошёл он в школу, на урок Путинизма, а пошёл на большую дорогу протирать стёкла тоётам и мерседесам. И стоял он день, и протирал стёкла, и насобирал триста рублей денег.

И пришёл он домой, а там ждал-поджидал его Брательник Старший, тоже Фашист, с Фашиками и Скинхедами. Отняли он у мальчика все деньги, и ещё побили мебелью, и дали ему вместо ужина Пиздюлей, от которых у мальчика сделалась Эпилепсия и Пидарасия. А деньги все отдали Фашистам на Холокост.

И взмолился бедный мальчик Хакамаде Заступнице За Малой Бизнес, и молил её сердечно со слезами, чтобы избавила она его и спасла.

И явилась ему в тонцем сне сама Хакамада Заступица, улыбнулась и сказала: "Вижу, сердце у тебя чистое. Не горюй, мальчик, вернётся тебе всё, что у тебя отняли, а врагов твоих Рынок покарает".

И на следующий день пошёл добрый мальчик на большую дорогу протирать стёкла. И прямо перед ним въебошился Мерс Брабус в Тоёту Короллу, и все кто там был, насмерть убились.

И добрый мальчик насобирал у трупов по карманам Тыщу Долларов, Десять Тыщ Еврюков, Миллион Рублей и Сотовый Телефон.

А злые Мама-Фашистка, Папа-Фашист, и Брательник Старший Фашист со своими Фашиками, ждали-ждали мальчика, не дождались, и со злости друг дружку поубивали.

Жила-была маленькая девочка, и была она очень бедная. И поехала она в Москву, стоять на Панели, чтобы прокормиться.

И пошла она на Панель, и никто её не снял. А потом подъехали Менты, схватили, отвезли в Отделение, и отпялили во все места, а потом ещё вломили от души Пиздюлей, хорошо хоть жива осталась.

И опять пошла она на Панель, и никто её не снял. А потом подъехали Пасаны, схватили, отвезли в Сауну, и отпялили во все месте, а потом ещё дали от души Пиздюлей, да так, что еле жива осталась.

И опять пошла она на Панель, и никто её не снял. А потом подъехали Маниаки, забрали её, отвезли Хуй Знает Куда, и устроили ей во все месте Ужас Что И Сбоку Бантик, а потом ещё всяко мучали да издевались, непонятно как вообще жива осталась.

И взмолилась маленькая девочка Хакамаде Заступнице За Малой Бизнес, и молила её сердечно со слезами, чтобы избавила она её и спасла.

И явилась ей в видении сама Хакамада Заступница, улыбнулась и сказала: "Вижу, сердце у тебя чистое. Не горюй, девочка, вернётся тебе всё, что у тебя отняли, а врагов твоих Рынок покарает".

И на следующий день снял девочку Старый Богатый Лох, и повёз в Нумера, и хватил там его Карачун во время Оральных Ласк.

И добрая девочка девочка насобирала у него по карманам Тыщу Долларов, Десять Тыщ Еврюков, Миллион Рублей и Сотовый Телефон.

А злые Менты, Пацаны и Маниаки ждали-ждали девочку, не дождались, и со злости друг дружку поубивали.

Жил-был поэт Немиров, и был он очень бедный и пьющий. Был он притом совсем безобидный, и даже стихов-то никаких не писал, а только посылал всех Нахуй и называл Ёбаными Козлами. Делал он это из Художественности, но не имел никакого признания, а одни только обиды и унижения.

Пошёл однажды Немиров к Жыдам на Элитарную Премию: думал, может дадут. Скушал он там водки, занюхал оливкою, да и послал всех Нахуй и назвал Ёбаными Козлами. И никто там не понял, что это типа такая Художественная Акцыя, ну и ничегошеньки не дали.

И пошёл тогда Немиров к Жыдам на Альтернативную Премию: думал, может хоть эту дадут. Скушал он там водки, занюхал маслиною, да и послал всех Нахуй и назвал Ёбаными Козлами. И все там, конечно, поняли, что это типа такая Художественная Акцыя, но всё равно ничегошеньки не дали.

И пошёл Немиров с большой тоски к Жыдам на Экстремально Андеграундную Премию: думал, ну эту-то точно дадут. Скушал он там водки, занюхал рукавом, да и послал всех Нахуй и назвал Ёбаными Козлами. Но всем там было Абсолютно Похуй, что это типа такая Художественная Акцыя, ну и, соответственно, ничегошеньки не дали.

И взмолился поэт Хакамаде Заступнице За Малой Бизнес, и молил её сердечно со слезами, чтобы избавила она его и спасла.

И явилась ему в живом настоящем своём виде сама Хакамада Заступица, улыбнулась и сказала: "Вижу, сердце у тебя чистое. Не горюй, мужик, вернётся тебе всё, что тебе не дали, а врагов твоих Рынок покарает", и ещё дала Ручку челмокнуть.

И на следующий день пошёл Немиров на Жыдовник к Марату Гельману, и опять послал там всех Нахуй и назвал Ёбаными Козлами. И все Жыды и сам Гельман поняли, как это было Крутто и Со Значением, пошарили по карманам, и насобирали по карманам для Поэта Тыщу Долларов, Десять Тыщ Еврюков, Миллион Рублей и Сотовый Телефон, и ещё выписали на гербовой бумаге Партбилет Со Скидкой в Союз Правых Сил.

А все остальные Жыды тоже стали ждать к себе Немирова, ждали-ждали, не дождались, и со злости друг дружку поубивали.

Хакамада когда-то была человеком. Она даже маленькой была. Но, конечно, она даже маленькая была тоже Хакамада, и родилась в очочках и с фигурочкой, с грудками там, ну сразу как куколка вылитая, как барби. Говорят, что сначала родились её очки, а потом она сама родилась, и сразу встала на ножки, и засепетила про Малый Бизнес.

Но всё-таки она была маленькая, и временами наивная.

Писала ли она стишки? Да. Мы, старшие товарищи, свидетельствуем - писала! Вот такие, например:

Это она, милая, так намекала, что не любит гадкого Путина, а любит Чубайса-душечку.

А вот ещё о том же:

Или там шутейное, вроде:

И, помнится, когда она читала это в кругу партийных товарищей, Гайдар, шлёпая подгубьем, её робко так спрашивал -

- Ирочка, зачем тебе всё это?

А Ирочка, нервно затягиваясь пахитоской, ему на это ответствовала:

- Господи, Егор, ну должна же я как-то!..

И Егор смущённо смущался, розовел плешью, понимая, что это она не просто так, а заради Малого Бизнеса.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2. ОБРАЗ ХАКАМАДЫ В ПОЭЗИИ ОЛЬГИ СЕДАКОВОЙ

*

СТРАШНЫЕ ИСТОРИИ ПРО ЕЛЬЦИНА

Как родила в овраге чорном Ельцина мать-перемать, так сразу закричал он, исть желающи.

И дала ему мать-перемать левую грудь на змеиный кус, и откусил он её леву грудь, и упился кровями материными. И стал больше вдестяро.

И дала ему мать-перемать правую грудь на змеиный кус, и откусил он её праву грудь, и уелся мясами материными. И стал сильнее вдестяро.

И взалкал он, и воззвал к Чорту и Жыду, и сказал: дайте мне Водку Крепкую, весь ваш буду.

И поднесли ему Чорт и Жыд чашу с Водками Крепкими, на семибатюшной гадюке стоялыми. И упился ими Ельцин, и лежал три дня как мёртвый, а когда встал - стал злее вдесятеро.

Говорят ещё, что когда рожала злого Ельцина мать-перемать в овраге чорном, так дерева кровью плакали, а кустики - слёзками сиротскими.

И что как родила Ельцина мать-перемать, так все кресты на Церкве Московской покосилися на осемь сторон, а олтари расселися, и вышли из тыих олтарей мыши, крыски, усеницы, мошь, вша красная, вша жолтая, и иные всякие твари, и несли гробы повапленные со свещами унутри, и черепа, и трептогубия, и пели срамные кощуны, что Ельцин родился.

А как закричал-заорал Ельцин, так и настала по всей земле Московской тьма, и едва отошла тьма на третий день.

И ещё сказывают, в тыем овраге чорном, где пролила крови свои мать-перемать, Ельцина рожающи, там отныне каженный раз на проклятые дни зацветает трава нецмагидра и цвет-бздунец, и кто воню того бздунца вдохнёт, тот ума решится, за то стяжает силу великую.

Сказывают, что Ельцин с самого малолетства в Бога не веровал. 

Бывалоча, поведут его в Церкву, Богу помолиться, а Ельцин ножками топает, идти не хощет.

Проходил инда странный человек, да и говорит: "Сей малец взрастёт, да и погубит царство Московское, и Церкву Московскую преложит". Бросились ловить странного человека, чтобы повесить, да тот как-то сгинул, обыскались - не нашли. А ещё говорят, что Ельцин, про то услышав, сказал: "Я от Диявола, и исполню все похоти Отца своего, и Церкву Московскую разорю и не потерплю".

Когда Ельцын был ещё цесаревичем, оченно он любил играться в коляблики. Сядет пред лужею, да и пустит коляблики, и так-то радуется. Мамки, няньки московские - все его от лужи оттаскивают, а он знай себе играется - только бы ему коляблики по луже пущать. А когда оттаскивали его от лужи - сердюкался, жопился.

Даром ему говорили: одумайся, царский ты ведь сын, будешь сам царь, надобно блюдать благочиние. А Ельцин на то - не хощу быть царским сыном, не хочу быть царь, не хочу блюдать благочиние - хочу, дескать, коляблики.

Увидел его однажды странный человек, да и говорит: "Сей малец взрастет, да и всё Московское Царство погубит!" Бросились того странного человека ловить, чтобы на конюшне запороть - ан тот пропал, как и не было его. А ещё говорят, что Ельцин, когда про то прослышал, сказал: "Верно, вырасту я и всё Московское Царство разорю и не потерплю".

Ещё и так старые люди говорят: Ельцин не настоящий царь был, а подменыш. Родила его в овраге мать-перемать, да и бросила в царский дом. А Ельцин об землю ударился, обратился в Аспида, дополз до настоящего царя, да и съел его всего, только два пальчика оставил да махонькую пиписечку: глумиться.

А потом сам царём оборотился, да и порушил Московское Царство.

И ещё говорят, когда выйдет ему срок во Адъ идти, там Черти и Жыды повесят его над Вечным Огнём, да воткнут в поганые очи его те пальчики, а в зубы дадут ту махонькую пиписечку, и горька она будет в устах его.

При Ельцине тяжко было народу жить, да тошнёхонько. Вечор ходил Ельцин по Москве-городу, да слушал, не зарадуется ли кто, не засмеётся ли, не почелмокается ли парень с деукою своея, нет ли ещё какой радости русским людям.

И как услышит али увидет что такое, сразу набросится да и съест.

Многонько народу он так переел. И сейчас он ходит, да теперя не в силе он, потому ест только детишек махоньких. Потому и говорят детишкам - не смейся, не радуйся, с деуками не целуйся, а то как раз придёт Ельцин да заест тя, пропадёшь.

Рассказывают ещё, что у Ельцина был учитель именем Аристопырь, из греков. А греки тыи именуются именем греха, от которого они есть пошли, с преложением единой боукви, ибо слово грек - оно, знать, от греха. И учитель Аристопырь учил Ельцина семь лет, и научил всем грехам, какие только на свете бывают. И оттого получил Ельцин силу великую, лютую.

Одного, грят, не открыл ему Аристопырь учитель - как смерти бежать. Потому и сказывают старые люди, что и Ельцину свой конец быть положон.

И, грят ишо, ужо срублена Ельцину домовина, вся чорная, высотою с саму высоку гору.

Да сохраняется та домовина в тайной пещере под градом Московским, и никому ту домовину видеть невозможно даже и до сего дня.

Как вошёл Ельцин в силу, так и порушил он Московское Царство, людей несчётно побил-погубил, города разорил, деревни пожёг.

Опосля того отменил он указом Президентским все начала наук, теорему Пифагора запретил, кривое распрямил, прямое искривил. И правильное время пресек: день сделал ночь, ночь же и вовсе отменил в своей лютости.

И иные казни он творил, страшные, русскими словами не называемые. Именования же их такы:

и иные, того лютее, тоже творил, и на весь белый свет покушался.

Говорят ещё, венчался Ельцин с Наиною своей, бесовкою чёрной, во проклятые дни, во поле нечистом, во овраге чорном.

И были на свадьбе той одни токмо мертвецы, жыды и чубайсы, да гайдар лихой, да хакамада, да сорос, да гейтс, да лютый зверь "гарри поттер". И говорят старые люди - не было ничего страшнее той свадьбы, и не будет.

И ещё говорят, что после страшной свадьбы той  текла река Москва три дни кровями человеческими и всякой нечистотой.

Рассказывают ещё, что Ельцин родился с двумя головами - пёсьей и собачьей. Да пёсья голова отгрызла собачью, и съила, и оттого перекинулась в Морду стократ страшнейшую.

Когда Ельцин в девяноста третьем Проклятом Годе всех куманистов поубивал, то, сказывают, самых главных куманистов, Руцкого да Хазбулатова, да Ампилова, да Макашова-богатыря - этих он живыми взял.

Долго он над ними тешился, и как только не мучал, ирод поганый, а потом всех лютейшей смерти предал, и над  мёртвыми уже телами тоже всяко ругался.

А потом, наглумившись вдосталь, сделал из Говна и Палок чучельца, набил им пуза червями могильными, а сверху головы приставил куманистов умученных. 

Так они и ходят теперь - что Руцкой, что Хазбулатов, что Макашов-богатырь. Вроде и живые, а вроде и не живые они.

И, говорят, если кто в очи их мёртвыя посмотрит, тот сразу и ума решится - такая в них мука лютая. А если кто перстом их тронет, так непременно в тот перст впадёт червь могильный, и не проживёт человек и трёх дней, как сделается весь чёрный и умрёт от того червя.

Потому-то куманистов люди руками и не касаются. Нечистые, говорят, оне.

*

ЖИТИЕ ГЛЕБА ПАВЛОВСКОГО

Говорят, Павловский, Олегович который, Глеб Олегович, ну люди его знают... так вот говорят, быдто он много денег имеет.

А того никто не знает, что все свои сокровища он давно роздал Нищим, оттого-то их в Москве так много. И егда образуется у него какая денюшка, так сразу Глеб Олегович бежит в Метро и раздаёт её Людям Не Местным, и Погорельцам, и Потерявшим Билет, и Ветеранам Без Рук Без Ног, и Православным Собачкам, и всем добрым людям, сколько их в Метро ни есть. И тако распаляется, что раздаёт всё до копеечки, знает - добрые Бабки у Турникетов его и так пропустят, потому что и их он щедроты своей наделяет.

Живёт Павловский в чуланчике близь ресторации "Улица ОГИ", там и кормится. Добрый Ицкович его не прогоняет, и даёт пособирать с грязных тарелок объедочки. Ими Павловский и сам кормится, и носит их котику Котейке, сожителю своему по чуланчику. Котейко же тощ и мяучлив, бо в ОГИ нормальной еды не бывает, а токмо гадкие Омары и Улитки Виноградныя, которых Жыды едят. А мечтает Котейко о Вискасе, Корме для Энергичных Кошек: хоть бы разок попробовать тое заморское чудо. Да не бывает у Глеба Олеговича средствий на Вискас, бо овый ноне зело дорогонек стал.

Приходит, бывалоча, Олегович в чуланчик, заискивает: "Здравствуй, Котейко, я тебе улиточку принёс", а тот на него - фыр, фыр: недоволен, значит. Павловский тогда делает задумчивое Лице, гладит Котейку по тощей спиночке, а сам плачет, плачет. И Котейку ему жалко, и Нищих в Метро, и непонятно, что делать.

Поплачет Олегович, повздыхает, да и берётся за Мобилу: новый кумтракт организовывать, да такой, чтобы Котейку настоящим Вискасом накормить. Но даже всё исполнив, и получив Мульёны, всё раздаёт добрый Олегович Нищим в Метро, и опять остаётся Котейко без пропитания.

А потому так получается, что Олегович возлюбил Дальнего паче Ближняго.

Некогда Павловский был Диссидентом, и жил в пошлой роскоши. Имел он особняк на Тверской, близь Рестораций, держал чёрного грума, и раскатывал по Москве на тройке с мигалкою, сиречь проблесковым маячком. Менты его все знали, не останавливали: Павловский, грят, едет на Кутёж и Блядство с Шампанью и Цыпочками.

А как прокутит все деньги, так достанет тайный микрофончик, да и наклевещет на Советскую Власть. Наклевещет себе денег, и опять тройки, ресторации, цыганы, гимназисточки из Аглицкой Спецшколы в нумера... эх, разлюли-малина, весёлое житьё!

Так, в угаре, и прожил Павловский молодость, клеветами спасаясь.

Однако ж, со временем оглянулся он на свою жизнь, и подумал: "Боже, что я делаю? Вот я гуляю себе, на тройке раскатываю, да на Власть Советскую клевещу. А ведь она и без того немощна, что ж будет, если и вовсе её не останется?"

Испугался Павловский, кинулся в парадное, кричит груму - "Запрягай", да и покатил на Лубянку с мигалкою. Прикатил, тростью стучит в Главную Дверь: это, дескать, я, Павловский, пришёл до Советской Власти, как бы поговорить надо.

А из-за двери голос:

- Ты ли это Павловский, который живёт в пошлой роскоши, держит чёрного грума, на тройке с мигалкою раскатывает, кутит в ресторациях с цыганами и гимназисточками, да клевещет на Советскую Власть? Что ж, входи, паскудник, коли не устрашишься!

Вошёл Павловский, робея, вовнутрь Лубянской Главной Двери, а там темень страшная, да тлен, да сырой дух. Идёт Павловский, а душа цепенеет. А с незримого потолка слёзы, слёзы капают. И чует Павловский, что то - слёзы Советской Власти, на которую он клеветал. И стало ему так стыдобесно, как ни разу ещё до того. "Что ж я, поганец, наделал?!" - думает. "Ныне ж повинюсь, во всём раскаюсь, и всю свою жизнь переменю".

И, наконец, дошёл Павловский, и входит он в Кабинет. А там стол с зелёной лампой, над столом - портрет Дзержинского, а на столе - пресс-папье, да чернильница, да две мухи сухия, да гробик, с виду детский. И лежит в том гробике умученная Павловским Советская Власть - вся маленькая, ссохшаяся, сморщенная, вся почернелая. И постиг Павловский, что это он в её смерти самый виноватый, ибо убил её своими клеветами. И что не будет ему за то прощения ныне, и присно, и вовеки веков.

Тут-то Павловский и проснулся. Смотрит - лежит он у себя в дому, на перинах пуховых, рядом посапывает гимназисточка из Аглицкой Спецшколы, а вокруг - пошлая роскошь. И так-то ему всё стало гадко и стыдно, что встал он тихохонько, пошёл в чулан, оделся в бедное, собрал манатки, сунул за щеку медный пятак на прожитьё, да и ушёл себе восвояси - в странные люди.

Было время, когда Павловский не любил порносайты. Как увидит порносайт, так или калом в него кидает, или даже паклей горящею, а то и ломиком подломить может, ежели вокруг никого. Особенно же не любил он порносайты привокзальные, в основном за гадкое оформление, ибо был Эстет. Как зайдёт, скажем, на порносайт у трёх вокзалов, так обязательно как-нибудь его да испакостит. Пару раз его ловили Вокзальные Менты, метелили по-чёрному, но Павловский всё не унимался, потому что Эстетизьм его мучал, мля.

Тогда собрался идти на Павловского простой Привокзальный Люд, для которых порносайты - единственная в жизни радость. Собрался, значит, с дрекольем, пошёл, изловил Павловского (тот как раз сцял на фотки в новой галерее), да и отпиздил его по-свойски. Павловский сначала всех материл, словами всякими обзывался, а потом, когда его, отпижженного, выкинули в канаву, понял: ведь Порносайты - они ведь не для него, а для Народа сделаны, и все его Эстетские Критерии здесь неприменимы по Дефиниции, ибо Хуйня они и Говно по сравнению с Народной Тяготою.

С тех пор Павловский полюбил порносайты, и всегда в таких случаях говорит - "Лучше пусть Народ ходит на Порносайты и надрачивает собе причинные места, нежели зырит в Телевидение, где Реклама и Сериалы его развращают".

И до того полюбил он порносайты, что охотно берётся за их оформление и редизайн, и даже денег за это не берёт. "Это", говорит, "я делаю для Народа, а не для Заработка". И гордо так смотрит.

Как в России всем и каждому известно, Глеб Олегович Павловский очень строго относится ко всяким Радостям Жизни, как то Женщинам, Вину, Боулингу, Бодибилдингу и Лаун-Теннису. Серьёзный он человек, и не лежит у него душа к таким легкомысленным предметам. И когда его зовут к Стриптизеткам, или в Фитнесс-Центр, или на Боулинг, или даже просто на биллиарде шары погонять, у Глеба Олеговича на всё один ответ: "На это нет времени!" Хотя не во времени вовсе дело, а в Воздержанности.

Однако, и у него есть своя страстишка: оченно он уважает гольф. Некогда был он ласково приветчаем во всех гольф-клубах, ибо славился красотой игры. Было у него много знаменитых причуд: так, клюшки за ним носили мальчики из Военных Училищ, одетые в сиреневые панталончики с рюшечками, причёсанные под Пуделя и напрысканные Деколоном От Кутюр. Некоторые злые языки говорили - вот-де, Олегович мальчиками интересуется, это в смысле того, что он латентный Пед и Растлитель. Даже до такой низости доходили, что в Бинокли и Монокли смотрели, не делает ли он с мальчиками, дескать, чего. А всё это были просто домыслы, потому что Глеб Олегович мальчиками в этом смысле совершенно не интересовался, а просто любил, когда мальчик в сиреневых панталонах за ним клюшки несёт. Это у него такая как бы примета была. И ещё одно у него было обыкновение: как ударит удачно, так обязательно требует себе бокал Цымлянского, и тут же на месте - хлоп! а бокал вверх подкинет, и в воздухе клюшкою его - хрясь! дзынь! Тут, понятное дело, сбегаются Служители, непорядок, стекло опять же на поле, убирать, то-сё, а Глеб Олегович им этак спокойненько: "сколько я вам обязан", и Чековую Книжку сразу из кармана вынимает. И на эти расходы он никогда не скупился, потому как полагал их не частными своими требами, а Инвестицией в Собственный Образ, то есть Профессиональными Издержками.

С некоторых же пор, однако, Глеб Олегович вовсе перестал появляться в гольф-клубах, несмотря на то, что гольф любить отнюдь не перестал. А всё потому, что по данным Соцыологических Опросов его Образ до того утвердился, что Инвестиции в оный стали вовсе излишни, а потому и неоправданны стали перед Совести Строгим Судом. Оттого-то Глеб Олегович, скрепя сердце, отказался от любимой забавы, и более гольф-клубы не посещает. А любимый набор клюшек подарил нищим в метро.

Вот до чего возможно человеку опроститься.

Однажды ко Глебу Олеговичу Павловскому пришла Пидарасня, и предложила ему: "давай тебе я, Пидарасня, дам Мульён Долларов, а ты меня пропиаришь, чтобы вся Россия возлюбила наш Модус Вивенди и ЛайфСтайл".

Глеб Олегович, будучи человеком внутренне очень чистым и строгим, на это ответствовал - "Уйди от меня, Пидарасня, не буду я тебя пиарить ни за какие твои интересные выгоды". Пидарасня, постыжённая, съеблась, а Глеб Олегович задумался: не гордо ли он себя повёл, не надмился ли над Падшими, не поглумился ли над Оступившимися Братьями? И не ждёт ли его за то Неизбежное Вразумление?

И точно так: назавтра срочно понадобился Глебу Олеговичу для какой-то надобности Мульён Долларов, а его и нет как нет!

Ту же историю рассказывают ещё и так:

Однажды ко Глебу Олеговичу Павловскому пришла Пидарасня, и предложила ему: "давай тебе я, Пидарасня, дам Мульён Долларов, а ты меня пропиаришь, чтобы вся Россия возлюбила наш Модус Вивенди и ЛайфСтайл". Глеб Олегович, будучи человеком внутренне очень чистым и строгим, Мульён Долларов взял, но с условием изменения повестки дня.

Пидарасня повелась, и согласилась изменить повестку, Глеб же Олегович так повернул дело, что вписал в договор пропиарить самой Пидарасне Правильный Православный Способ Сношения С Женщинами.

И при помощи ФЭПа, Марины Литвинович, и лично Антона Борисовича Носика, таки отвратил Павловский от Гомосексуализма добрую половину Пидарасни, да и другую, недобрую половину тоже отвратил бы, ежели бы достало на то бюджету.

Рассказывают, что в переломные исторические моменты (коих было в России немало) Глебу Олеговичу Павловскому снится покойный поэт Кузьмин, с форелью в деснице и шейкером в шуйце.

И Кузьмин даёт Павловскому форель, и просит наколоть ему той форелью льда для приготовления Оранжаду. И даёт ему Ледяную Взглыбу, чтобы тот колол. На что Глеб Олегович в сновидении обыкновенно соглашается.

Форель же, вся из себя живая и склизская, рвётся из рук вон, а Павловский ейной мордой в лёд тычет, следя, чтобы и лёд покололся, и форельное мордо чтобы в целости осталось. А как выпростается форель из рук Олеговича, так он и просыпается. И после такого сна что-нибудь историческое в стране обязательно происходит.

Однажды приснилось Олеговичу, быдто он колкой льдинкой напорол форелье мордо до красной юшки. А наутро Ельцын расстрелял Верховный Совет, и поубивал множество народу.

С тех пор Павловский тычет форелью в лёд крайне осторожно. Пробовал даже как-то хвостом лёд колоть, да получилась какая-то фигня: и лёд не колется, и форель сатанеет, бьётся как бешеная. Так уж лучше рылом, рылом.
Проснулся Глеб Олегович, и вспомнил, что даже старый Гефтер говорил, что здесь рылом надобно.

Тут-то и понял Глеб Олегович простую истину: всему своё время - когда рылом надобно, а когда и жопкой хорошо.

Как известно, Глеб Павловский родился в Одессе, в бедной еврейской семье.

Папа его был австрийский еврей, фамилия у него была Галкин. Раньше, когда он жил в Австрии, у него фамилия была Кафка, а звали его Франц. Но он оттуда сбежал от родительского тиранства, меланхолии, ну и ещё чтобы не попасть на фронт - ибо, будучи проницателен, весьма опасался новой европейской войны. Добровольно отказавшись от светской жизни, поселился он Одессе, в маленьком домике среди зарослей тамариска, где и вёл простую и несуетную жизнь.

Матерью же Павловского была некая Елена Блаватская, известная также как мадемуазель Поц, цирковая наездница и кокотка. В Лондоне она промышляла шарлатанством, выдавая себя за цыганку Астарту и гадая на Тароте и по линиям руки. Запутавшись в долгах, она бежала в Одессу, где была подвергнута бесчестью со стороны заезжих гусаров. Галкин же, будучи благороден, её спас, дал денег, а потом даже взял за себя замуж.

Однако же, Галкин, до крайности мнительный и щепетильный, не касался своей супруги, отчасти брезгуя ею после гусар, отчасти в целях её нравственного исправления. Бывшая же мадемуазель Поц, томясь телом, спозналась с помещиком Павлом Тычиной, антисемитом и пьяницей, от которого родила 14 мальчиков, которых и звали во дворе "павловскими", а чаще - "байстрючатами". Однако же, не в глаза, ибо дети были дружные, друг за дружку стояли крепко, и дрались больно. Потом они все выросли, запили водку, и стали биллиардистами.

Только младшенький павловский, Глебушка, был не такой, как братья. С детства он чурался и родителей своих, и братьев, и шумных их игр. Более же всего на свете любил он лежать, разметавшись, на постели без сна, наблюдая за звёздами и внимая стонам ветра в кустах тамариска, окружавших дом. И чудилось ему в этих стонах что-то сродное тому потаённому, что зрело в душе его, и виделись ему в этих звёздах черты того высокого, чему нет названия на языке человеческом, и к чему сызмальства прилепилась младенческая душа его.

И однажды, когда шумливые братья павловские таскали по двору крысу на верёвочке, а младшенький Глебушка стоял поодаль и вслушивался в стоны ветра в кустах тамариска, подошла к нему добрая русская старушка, да и говорит:

- Ты кто?

- Глебушка, - ответил Глебушка, потому что его так всегда и звали.

- Хочешь ли ты, Глебушка, стать ангелом и улететь на небо?

- Хочу, - сказал Глебушка, ибо постиг, что всю жизнь хотел именно этого, да только выговорить не мог.

- А ты, - научила его старушка, - ничего не кушай, а если будут еду давать - ты её за щеку клади, а не жуй, а потом выплёвывай. Будешь ты сначала тонким и бледным, потом начнёшь печалиться, а потом у тебя и ножки ходить перестанут, и ручки отнимутся, и будешь ты целыми днями лежать в постели, да слушать стоны ветра в кустах тамариска. И все тебя будут жалеть, приносить гостинцы да игрушки, только ты ничего не ешь. А потом станешь ангелочком и улетишь на небо.

Глебушка послушался, и перестал кушать. Сначала стал он тонким и бледным, потом начал печалиться, а потом у него и ручки отнялись, и ножки ходить перестали. А потом он ослеп, оглох, и перестал слышать стоны ветра в кустах тамариска. Но не превратился он в ангелочка, и на небо не улетел, а просто умер. Попечалились родные, закопали его в землю, да и забыли о нём за прочими делами.

Как-то шёл однажды своей дорогою Глеб Олегович Павловский, бродячий пиарщик, и стало ему жарко. И забрёл он на старое еврейское кладбище, присел на плиту, да и задумался. Думал-думал, да и выдумал всю эту историю про Глебушку.

А как дошла думка до русской старушки, что обманула маленького Глебушку, тут-то и понял Глеб Олегович, за что он так не любит русский народ.

И встал он с камешка с новыми силами, и пошёл в Москву. И с тех пор известно: как увидит Глеб Олегович русскую бабульку, так обязательно или стукнет её тростью, или сумку с продуктами отымет, или хотя бы матом пошлёт.

И никогда не говорит, за что. А если кто спросит, пробурчит себе под нос - "у меня с ними свои счёты", да и пойдёт себе восвояси.

*

ЛИТЕРАТУРНЫЕ АНЕКДОТЫ
О СЕРГЕЕ СЕРГЕЕВИЧЕ АВЕРИНЦЕВЕ

Как пойдёт молить Бога Сергеич за погибель Руси ненавистной, да молитвой своея только вшу разбудит. Зачешется вша в бороде. Захлопочет Сергеич ей век урезать, да та возопит:

- Не тронь меня! я оптинская! у старца Макарея на мудях окормлялась.

Ей Сергеич в укоризну:

- А что мне на муде не села?

Та:

- Не села, дак не поспела! бо мудо твоё незнатно да незаметно. А быть мне в бороде!

Он же ей: вовсе сойди с меня.

Та:

- Не можно! - то меня старец Макарей присадил, со своих же чресл мною тебя одарил, а ты смирись да покайся.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать на презентацию иконы чудотворной.

Как пойдёт Сергеич к иконе чудотворной по какому нужному делу, да забудется и ну начнёт молить Бога за погибель Руси ненавистной.

Иной раз и до того увлечётся, что и в храме заночует, у иконы. А попы Сергеича зазря не тревожат, знают - зол бывает, ежели от образов оттащить. Утром раз очнулся Сергеич, и дивится: лик весь оплёван и блевотой опакощен. Вечерясь до того намолился, что приблазилась как-то духовному взору сама Русь ненавистная, - а в неё же, знамое дело, Сергеич плевал, и тошнёю из пуза бесчестил. Бросился Сергеич водолазкою пресветлый лик вытирать, да только всё размазал, не истёр, да сам от усердия опакостился.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать на домовую службу в Лионском Кретыте.

Как пойдёт Сергеич к Жыдам, так весь причепурится, деколоном напрыщется, деньгу большую с собой берёт, ещё и кулёк со снедью в дипломат положит, и так-то резво поскачет.

По дороге цветы покупает, радостный такой, ну прямо жених.

Оберут его Жыды, разденут: сидят, деньги делят и снедь хамкают, а он себе в углу до ушей улыбается, всё радуется, что Жыдов видит. Одно худо, когда выставлять начнут. Колотись не колотись, возьмут под микитки и как трефное кинут.

А как ежели Жыды не всё заберут, идёт по грузинам, по чеченам разным, но всегда спервоначалу к Жыдам забежит: оченно ужо их любит. И всё потрогать где норовит. Жыды-то Сергеича по рукам шлёп, шлёп, а он себе в бороду смеётся, веселится, ушиблый палец сосёт - то-то тешится! Как-то было приснилось ему, будто удостоен чина обрезания, да пробудился вот, и чует - не то! крайнее место со сна прищемил.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать в Сергиев Посад на кагальный сход.

О СЕРГЕИЧЕ И ............... < не допущено совестью >

Как пойдет Сергеич в церкву помолиться, там и .................................. < не допущено совестью !> ......................... Заведет ее в нумера, и ну окормлять ................................................. а она ему и так, и сяк, и ................... и туда тоже, .......< не допущено совестью !!>

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и отправился грех избывать в .................< не допущено совестью !!! >

Как пойдёт Сергеич в Кощёл (то есть храмина кафоляцкая), так непременно животом оконфузится. Когда перетерпит, а когда и оконфузится. Раз пошел свечку ставить за подельника свово Вову Соловьева, и так уж его схватило, что ксёндзы ополошились, стали на воздух выводить, да еще и говорят, вот-де, мол, русским духом опахло. А Сергеич даром что кроток, а такие наезды не спущает. Козлы, кричит, пидорасы, базар фильтруйте, в натуре, а то с меневскими братками приду, всех под волыны поставлю, или неврубные, да, бакланы хреновы, мать божью!

Ксёндзы ну порожняки гнать, мы, мол, то-сё, пять-десять, а Сергеич - зачморю! И пальцы веером. А ксёндзы ему - ты, братуха, все гнилые подъезды ищешь, а мы же, бля, к тебе с верой, надеждой и по понятиям! Ты, дескать, не ссы, все будет по-пацански, усе будет по-грамотному, бля. А сами пузами, пузами его полегоньку теснят на воздух, так из Кощела и извергли.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать в ресторацию на подворье Патриаршьем.

Как пойдёт Сергеич в церкву окормляться, так непременно там чудо случается. Раз проездом был во храму, заскочил до иконы чудотворной помолиться за погибель Руси, и вышло чудо: у лика нерукотворного из носу сопля потекла и юшка из ноздри засочилась. Нагнулся Сергеич на чудо подивиться, да лик нерукотворный прочихался и Сергеичу очки забрызгал.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать на экуменический съезд в новоблагословенную Чечению.

Как пойдёт Сергеич вешаться от большой тоски по Риму, так завсегда спервоначалу в шинок заскочит. Хлопнет, значит, очищенной, цопнет шинкарку за нужное место (в теле ведь баба), попрощается с белым светом, да и к осинке - петельку ладить. Нету, грит, жисти на Руси ненавистной, сплошная есенинщина, душевная муть, никакого, бля, трезвения духом, нет мужественности, строгости, ответственности пред Людьми и пред Богом - так, стихия сырая, безобразная. Не оформленная. Не просветленная Католяцким чином. Дадены были ей Жыды во спасение, но овая их не приемлет, а посему в ней жить невозможно. Хмарь, хмарь, да и в петельку. Тока осина завсегда Сергеича не держит: то вервие порвется, то сук надтреснет, то еще чего ненужное случится. Полежит Сергеич под древом, полежит, поохает, да и домой пойдет. А веревочку всегда с собой прихватывает: пригодится в хозяйстве-то веревочка, да и вдругорядь вешаться сподручней. По пути обратно в шинок заскочит, а там его уже ждут с яишной горячей да водочкой. Знают: Сергеич к осинке ходил. Так и говорят промеж собою, ласково: Сергеич-то опять к осинке пошел, вернется - будет водочку кушать и яишну горячую. А ежели вовремя не спроворят яишну, или остынет - серчает. Раз как-то трижды к осинке бегал - до того зол был. И тут такое дело случилось: в третий раз выстояла осинка-то, и удавился бы Сергеич насмерть, да веревочка порвалась. Остался Сергеич без веревочки.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать на покаяньице в штат Оклахому.

Как пойдёт Сергеич с молитвою на Русь ненавистную, так сразу и победит. Как победит, так и проснётся. Смотрит - а кругом опять Россия, и ну до того-то ему это гадко, что просто сил нет. Встанет, потянется, снова, значит, прозевается, проссытся, перднет, пойдёт с молитвою на Русь, опять победит, опять, значит, проснётся. И так вот всегда снова-здорово.

Придумал было с молитвою наоборот пойти, на Рим то есть любый, да только всё напутал: победил, проснулся, а кругом ваще Комсомольск-на-Амуре.

"Это всё по моим грехам" - догадался Сергеич и направился грех избывать в монастырь на Канарах.

*

ДЕЯНИЯ ДИЯКОНА КУРАЕВА
сиречь НОВЫЙ ДИОНИС

Кураев угнетал Ефиоплян, хватал их за их задния части и учил всяким Пошлостям. Ефиопляне роптали, но выступить вот так сразу никто не решался.

А Кураев со своей Дьякониссою окружил себя Менадами, и с лавровым венцом на голове, опьяненный Текилою, ТАКОЕ сотворил, что захватил Сомали и Судан, и прочие страны.

Ефиопляне составили Заговор, но не успешно: только начали заговаривать, а Кураев такой Пиздеж поднял, что Солнце с Месяцем пляшут, звезды с неба летят, залупы залупаются, пизды колом встают и Богу молятся, Смерть устыжается, грачи прилетают, во всех странах Суббота Суббот наступает, Оцелоты усираются, Жыды братаются, Простожыдье трепетает, голова кругом, ножки навыверт, сердце лавочкой, хуй как в пень с головой. В общем, ясно, что ничего не ясно, и что делать, никто не знает. Ну, Ефиопляне, значит, менжуются, чего-то такое себе думают, а дияконисса-то с Менадами ТАКОЕ вытворяет, что не приведи Господь.

В общем, тьфу, да и только.

Ещё Кураев угнетал Углежогов, хватал их за их задния части и учил всяким Пошлостям. Углежоги роптали, но выступить вот так сразу никто не решался.

А Кураев со своей Дьякониссою, измазавшись Известкой и курячьими говнами, опьяненный Портвейном, пробрался в Сандуны и ТАКОЕ там учинил, что стены Банныя от сраму побагровели, да так и остались.

Углежоги составили Заговор, но все зря: только начали заговаривать, а Кураев взял да и ударился в Покаяние Страшное, чего никто не ждал, такое ваще коварство. Нет, без пизды, и диякониссу отдал Углежогам на Забаву, и исподнее белье, и иконы, и Портвейн им на колени вытошнил. Ну и чего теперь, куда, кто, где, все непонятно, голова кругом, ничего не ясно, с кем идти, зачем, куда податься? Ну, Углежоги, значит, в потылицах чешут, всякие планы составляют, а дияконисса-то с Менадами ТАКОЕ вытворяет, что не приведи Господь!

В общем, тьфу, да и только.

Ещё Кураев угнетал Правительство, хватал его за его задния части и учил всяким Пошлостям. Правительство роптало, но выступить вот так сразу никто не решался. А Кураев со своей Дьякониссою, расфуфырившись, как Лондонский Дэнди, направился в Меняльную Контору и там Кредит Безвозвратный себе соорудил ТАКОЙ, что ваще все накрылось, рупь разорвался на фашицский знак, долларья винтом пошли, марки рюхнулись, гривна сами понимаете что с ней сталося, а в Магазинах пропало усе, окроме шампуня Яичного и Махровых Халатов.

Правительство составило Заговор, но как-то бестолково: только начали заговаривать, а Кураев как загрегочет, да и ну плясать вокруг носа вкособлядку, охом, чохом, поебохом скакать, ходить гоголем, подтоптыгивать, прыскать орлем до небес, да с небес рушиться на Правительство, что вообще никакого спасения нету, хоть живым в гроб ложись, да и там Кураев достанет, печень вырвет и съист, не съист, так пiднакусивает, в общем Жуть, Пиздец и Сором, жить нельзя, беспредел полнейший. Ну, Правительство, значит, озирается, какие-то меры вроде бы измышляет, а дияконисса-то с Менадами ТАКОЕ вытворяет, что не приведи Господь!

В общем, тьфу, да и только.

Ещё Кураев угнетал Ученых, хватал их за их задния части и учил всяким Пошлостям. Ученые роптали, но выступить вот так сразу никто не решался.

А Кураев со своей Дьякониссою на броневике, со Братвою Приточной, обдолбанный Всякой Хуйней, наехал на Британский Музеум и ТАКОЕ там учинил, что все Гуманитарные Науки с тех самых времен в Полной Жопе сидят и не показываются.

Ученые составили Заговор, но лучше бы не составляли: только начали заговаривать, а Кураев, ну это же Кураев! Ну вы же сами понимаете, ЧТО он может вытворить! Вот и вытворил. Нет, лучше вообще об этом забыть, навсегда-навсегда, такое ваще, слов нет, лучше не знать. И ладно бы только ЭТО! Но Кураев неудержим, он ОПЯТЬ ЗА СВОЕ взялся, да ТАК взялся, что ну просто ну бля ваще это ваще никуда пиздец хуже всякого пиздеца ваще ну нет это ваще ну ваще не знаю как сказать в общем монтана, просто пиздец тут ну как не крути такого просто не бывает, бля, на хуй. Ну теперь-то чего??? Все уже, приехали. Ну, бля, сами понимаете, Ученые, как обычно, в полной Пизде. Правда, щеки раздувают, делают вид, что еще что-то можно спасти, хотя облажались ведь по полной, а дияконисса-то с Менадами ТАКОЕ вытворяет, что не приведи Господь!

В общем, тьфу, да и только.

Ещё Кураев угнетал Блондинок, хватал их за их задния части и учил всяким Пошлостям. Блондинки роптали, но выступить вот так сразу никто не решался.

А Кураев (со своей Дьякониссою) ваще всякий стыд потерял, старый плешак, все волосья себе на Жопе пинцетиком выщипал, муду помадою разукрасил, шерстя на грудях осветлил Перекисью Водорёдной, и, опьяненный Смирноффской Водярою, ТАКОЕ сотворил, что Блондинов после того стали просто на улицах бить.

Блондинки составили Заговор (хучь и бабский, и глупый, а всё же), но получилось как всегда: только начали заговаривать, а Кураев ёбс! из-за угла выглядывает. Они заговаривают, а Кураев с полатей скалится. Опять заговаривают, ан и сверху Кураев, и снизу Кураев, и справа и слева по Кураеву, и спереди Кураев, и сзади, естесссственно, Кураев, и не только снаружи Кураев, но и изнутри Кураев прет, просто рогом прет, претыкает, ваще один Кураев, куда не кидайся, Кураев, везде Кураев, Кураев, Кураев. 

Ну это полная шиза.

Ну, Блондинки, значит, в полном улете, ваще опустили их как никогда, сами видят, а сделать ничего не могут, против Кураева не попрешь, тут, бля, ваще полные кранты, ну чего делать-то, решать что-то надо - а дияконисса-то с Менадами ТАКОЕ вытворяет, что не приведи Господь!

В общем, тьфу, да и только.

Ещё Кураев угнетал Униатов, хватал их за их задния части и учил всяким Пошлостям. Униаты роптали, но выступить вот так сразу никто не решался. А Кураев со своей Дьякониссою, опьяенный Тройным Деколоном, взял да и сам Униатом заделался, и такую Унию учинил, что самим Униатам в нос бросилась. Ну такой гадости даже от Кураева никто не мог ожидать. Какие уж тут Заговоры! Ну его, решили, на Хуй, с Дьякониссою и всеми его приёбками. Плюнули все, просто плюнули, а хули толку-то? Ну ниче тут не сделаешь, надо перемогать как можется. Ну все как всегда, понятно дело.

В общем, тьфу... да и то - срамно сказать что.

*

КРАТКИЕ ПОВЕСТИ ОБ АНТИХРИСТЕ

Как-то Православные ловили антихриста, который шел по своим делам восвояси. Раз-два, заловили, понесли к Нужнику топить.

"Почему они меня так не любят?" – размышлял антихрист, "ну за что они меня обижают. Вот приду, воцарюсь, и они все устыдятся", захлебнулся в Говне, умер, но, когда Говно подсохло, пошел дальше.

"Вот," – подумал Антихрист, – "не остановить им меня. Пойду воцарюсь".

Было еще так. Православные ловили антихриста, чтобы утопить его в Говне, да тот спрятался. "Не любят меня Православные", решил Антихрист, "вот уйду я от них, и не будут они никогда больше меня обижать".

"Нет, не уйдешь," - кричали Православные, - "все равно мы тебя найдем и огунявим!"

Однажды Православные ругались над антихристом. Тому сначала очень не понравилось, а потом он подумал, что, может, чего-то не понимает в жизни. "Воцарюсь и выебу какого-нибудь Православного на пробу", - подумал он.

Православные все поняли и оторвали ему муду, а потом и вовсе забили.

Антихрист оклемался и еще глубже задумался. И на сей раз воцаряться не стал. Мало ли что.

Как-то случилось антихристу воцариться.

Православные пошли его бить, побили, убили даже несколько раз, а тот все царит, свою линию гнет, продолжает, значит, то есть, свои дела антихристовы. Православные его разорвали на части, опять то же на то же - царит себе, хоть и морщится: кровавой расправы не любит.

"Ну почему они столь грубы и примитивны?" - привычно размышлял антихрист сам с собою, пока Православные отдыхали от битья и мучительства. "Почему они так грубо самоутверждаются? К чему эта агрессивность? Почему они не пытаются отрефлектировать свое самосознание? Почему они не думают о том, что истина бытия есть сущность? Что они знают об истории становления собственного Dasein?"

Но тут его снова стали бить, и он околел. Потом снова стал царить понемножку. Но вопрос о самосознании так и не решил. Мало ли что.

Православные сожгли антихриста и по ветру развеяли пепел.

Антихрист на это смотрел с отвращением. "Ну что за варварство", думал он про себя, "что за средневековье. Как вообще нормальные люди могут быть Православными?" Но тут набежали Православные и стали опять его мучить непонятно за что. "Ну их" - решил было антихрист, "буду царить себе, а они пусть себе гуляют. Мне с ними детей не делать". Тут-то над ним и надругались.

Как-то антихрист царил, царил, да пришли к нему Православные. "Чего надо?" - устало спросил их антихрист. "Да не знаем," - отвечали Православные, "чего нам надо. Мы бить тебя пришли." "Вы сначала решите, чего вам надо-то" - не выдержал антихрист. "И битье ваше мне надоело. Если вы такие грубые и неотесаные, уйду я от вас." Но Православные его не пустили. "Кого ж мы бить-то будем, если ты уйдешь? Ну не будь свиньей, оставайся, цари сколько влезет." Антихрист обиделся на "свинью" и ушел. С тех пор антихриста никто "свиньей" не называет.

Православные ловили антихриста, а он, как всегда, не давался.

Православные устали, отказались от погони и отправились в Аглицкий Клоб. Их туда не пропустили за неимением, и Православные совсем приуныли. Но тут в дверях Аглицкого Клоба показался антихрист, щелкнул пальцами, бросил швейцару "Пропустите, эти со мной", и Православных тут же пропустили в Клоб, обогрели, накормили и ублажили Заморским Брэнди. Православные ободрились, поймали антихриста в Клубном Сортире и всячески изувечили, а потом ваще покоцали вусмерть.

Антихрист, вестимо, сдох, и решил больше никогда не ходить в Аглицкий Клоб, раз такие дела в нем творятся. "Неприличное заведение" - решил антихрист. "Кто не дорожит своей репутацией, тот ее не стоит."

Православные все поняли и еще раз отпиздили антихриста за такие мысли.

Антихрист шел куда-то и вдруг увидел на дороге Православных.

"Да ну их" - подумал антихрист, и туда не пошел.

А то еще та была бы история.